Дневник депутата от дворян Херсонской губ., Тираспольского уезда, по делу об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Российская империя.
- Автор Чижевич Осип Осипович
- Адаптировал текст Носенко Е.И.
- ОДЕССА. Типография “Пчелки” (Пушкинская 14) 1890.
Прошло более 30 лет с того времени, когда по воле Государя, твердо решившегося положить конец несовременным отношениям, существовавшим между сельским сословием и дворянством, заключавшимся в крепостном праве, было приступлено к незабвенной реформе освобождения. Для приведения в исполнение своей великой идеи, Государь Император обратился к дворянству, т. е. тому самому сословию, которое пользовалось выгодами и привиллегиями крепостного права, с потерею коего, оно лишалось значительной части своего достояния. Русское дворянство, как известно, оправдало доверие любимого Монарха и, хотя скрепя сердце, тем не менее с полным рвением и пожертвованием собственных интересов, принялось помогать Царю-Освободителю в осуществлении святого дела.
Составились по губерниям комитеты из дворян, избранных дворянскими собраниями, по два от уезда, которым прежде всего поручено было собрать, по известной печатной программе, на месте, сведения об имениях, населенных крепостными людьми, и за сим, по этим сведениям, губернские комитеты, состоящие из тех же лиц, под председательством губернского предводителя дворянства, должны были выработать проект самой реформы — прекращения обязательных отношений между помещиками и крестьянами и улучшения быта сих последних, соображаясь с местными условиями.
Подобно другим, и в Херсонской губ. образовался комитет (10 апреля 1858 г.) под председательством губернского предводителя дворянства, из 12 депутатов, собранных из дворян каждого уезда, по два, из двух членов от правительства и приглашенных экспертов *).
Один из депутатов, собирая порученные ему сведения, вел дневник во время поездки по своему уезду.
В настоящее время, по прошествии более 30 лет, когда большинство действующих лиц, описываемых в дневнике депутата, не существует, автор дневника, отыскав случайно свою рукопись, предоставил нам ее для напечатания, ввиду несомненного интереса ея для характеристики важнейшего момента нашей исторической жизни.
*) Херсонский губернский комитет, по освобождении крестьян, образовался в г. Херсоне, из следующих лиц:
- Председатель-губернский предводитель дворянства Касинов;
- члены-депутаты от уездов:
- Александрийского: Звенигородский и Величковский;
- Херсонского: Кеппен и Бановъ;
- Одесского: Кузьменко и Бредихин;
- Елисаветградского: Эрдели и Соколов-Бородкин;
- Ананьевского: Крыжановский и Унтилов;
- Тираспольского: Чижевич и Мазаракий.
- Кандидаты к ним: Байдак, Рощаковский, Фурман, Рашевский, Камнев и Кардамич.
- Члены от правительства: Ревуцкий и Ловер.
- Приглашенные эксперты: Сухомлинов, Гулак, Коневальский и Катакази.
- Делопроизводитель: Золотницкий.
- В редакционную комиссию избраны: Чижевич, Эрдели, Ревуцкий и Кузьменко.
Дневник.
18 ноября 1858 года, дер. Бернадовка. На дворе ноябрь. Оттепель решительная. Земля размерзлась и намокла в пол-аршина. Я, не ищущий ничего, кроме семейного спокойствия, должен в такое время бросить все: молодую жену, одну, в скучной деревне, детей, хозяйство, в эту минуту требующее более всего моего безотлучного присутствия н присмотра, и тащиться по убийственно-грязной дороге, имея в перспективе убить четверку лошадей и заморить голодом и холодом два человеческих существа, сидящия на козлах экипажа, а также и собственную персону, о которой в данное время я впрочем менее всего помышлял.
Все это я должен делать для других, за других и по желанию других. В будущем, за труды свои предвидятся в награду только неприятности со всех сторон. Задача моя и моих товарищей по крестьянскому вопросу — угодить правительству, дворянству, и вместе с этим улучшить быт крестьян. Все это труднее кажется задачи о волке, козе и сене.
Первый переезд совершен довольно благополучно; свежие лошадки, подготовленные ко всем неприятностям осеннего пути, дружно двигали фаэтон в черной массе грязи. Но недолго они могли гордиться своей удалью; наши дороги в распутицу могут умерить всякаго рода пыль. Лошадки мои совершенно, убедились в этом на десятой версте. Мне пришла в голову мысль о несправедливости упреков, посылаемых чиновникам уездной полиции, в медленности исполнения распоряжений начальства по нашему краю. И так, с помощью словесных понуканий кучера, подкрепляемых помахиванием кнута, лошадки промчали меня 25 верст в продолжение 5 часов и, наконец, мой экипаж остановился у первого пункта моего путешествия, дома нашего исправника, помещика По-скаго.
Здесь, в дымной атмосфере кабинета я постепенно начал различать физиономии помещиков-соседей, съехавшихся побеседовать со мной и кстати посоветоваться на счет составления ответов на вопросы печатной программы по крестьянскому делу.
Толкования начались за стаканом чаю и папиросой. Как ни скучно повторять одно и то-же в тысячный раз, но такова была моя обязанность. Дворянство, выбрав депутата и назначив ему пока на словах незначительное вознаграждение, требует за то, чтобы он говорил все, что знает по делу и даже сам сочинял и писал ответы на программах. Кончилось тем, что к ужину горло мое устало, голос охрип, разболелась голова, глаза раскраснелись от табачного дыма, и я с истинным удовольствием пожелал покойной ночи моим любознательным собеседникам. Хозяин дома, со всею любезностью и радушием русского помещика, предложил мне лучшие покои своего дома — комнату отсутствующей дочери, пре миленькой девицы 16 лет. Комната эта имела дверь с разноцветными стеклами выходящую в оранжерею, изобилующую прекрасными растениями и цветами. Подобные снисхождения делаются только женатому гостю и доброй нравственности, так объяснил мне хозяин на вопрос мой, не рассердится ли дочь его за уступку мне этой комнаты и даже кровати. Сон мой был тих и приятен, освежаемый девственным благоуханием хорошенькой комнаты. Зато пробуждение повлекло за собою новые труды на поприще толкования об одном и том же. Наговорившись, наевшись и напившись вдоволь, мы расстались, кто по домам, а я в дальнейшее плавание по болотам Тираспольского уезда.
19 ноября. Село Горъево, принадлежащее многим мелкопоместным владельцам. Так сказано было на плане. о том селении, к которому я притащился после двухчасовой езды. “Стой возле трактира! Вызови кого-нибудь” — обратился я к лакею. Является мальчик, лет 15-ти, с шапкой набекрень, видимо без малейшего намерения снять ее пред кокардою и колокольчиком. Вслед за ним выбежала из трактира пьяная баба с визгом и ругательствами, требуя от меня удовлетворения в причиняемых ей кем-то обидах.
— Чья деревня? спрашиваю неприятного мальчика. — А которая? отвечает он с нахальным видом. “Вероятно помещичий сынок», подумал я. — Да хоть эта? — Эта? Эта Лев Лукияновича.— А фамилия как?— Не знаю. — Где-же его дом? — А вон, вон на пригорке. Высоко, подумал я. — А вот эта хата чья? — Это дом помещика Петра Лукияновича. — Ну, а фамилия как? — Не знаю. — Да кто-же наконец эти помещики, закричал я, выходя из терпения, рассказывай получше, рыжий поросенок, не то “чуба натру”, понимаешь? — А вот, ваше высокоблагородие, заговорил мальчуган вежливым тоном, тут есть Петро Лукиянович и Лев Лукиянович; так Лев Лукиянович отделил себе 50 десятин и сидит вон под горою, а Петро Лукиянович себе тоже отделился и сидит в этой хате, а•может и не тут. Чи тут, чи там, ей Богу не знаю! Здесь, кажется, их слишком много, подумал я, всех не разыщу сегодня, а дело идет к вечеру; ночлега здесь мне не будет, — пошел дальше!
Проехав с версту, вновь встретил деревушку, нечто вроде помещичьего дома, вовсе не показанную на моем плане. Хотя дождик пустился сильнее и дорога становилась еще хуже, а до ночлега далеко, тем не менее совесть не позволяла мне оставить без внимания сельцо, участь которого, может быть, пострадает от моего невнимания и лени. Нечего делать, стой и здесь?
— Кто живет, спрашиваю старика, сидящего под избою.
— Помещица Д-ская.
Смотрю на план, смотрю в список — нет нигде и помину об этой деревне и помещице. Решительно нельзя оставить без внимания! Вхожу в дом и встречаю в сенях испуганное семейство свиней, которые чуть не сбили меня с ног. После такого вступления я смело обратился к грязной старухе, стряпавшей что-то в печи, с вопросом, не она-ли помещица Д-я?
— А вот сейчас, отвечала старуха и, зайдя за печь, вышла оттуда, набросив на плечи нечто в роде шали.
— Вот я, что вам угодно?
Невольно спросил я еще раз:
— Точно ли вы помещица Д-я, и сколько у вас крепостных?
— Я титулярная советница Д-я и владею 19-ю душами крестьян мужского пола, в чем удостоверю вас сейчас ревизскою сказкою. Сказку достала она тут же из сундука. Посмотрел я — точно так.
— Как-же это вас пропустили в списках по уезду? Программы вам не присылали?
— Нет, не знаю.
— Ведь вы-бы остались единственною во всей России владетельницей кретастных душ!
— Так что-ж такое? отвечала помещица, видимо обидевшись.
— Извольте получить от меня программу, сказал я, и распишитесь вот здесь в получении.
— Я писать не умею.
— Ну, нацарапайте хоть что-нибудь: крестик или бублик, сказал я, подавая ей свое перо и чернильницу.
Владелица 19 душ мужского и стольких же женского пола, скорчила всеми пятью пальцами необыкновенную фигурку и при помощи пера начертала в книжке вместо фамилии своей, нечто в роде узора для воротничка. Помещица не только не пригласила меня отдохнуть или присесть, а видимо ждала с нетерпением моего ухода, не смотря на то, что на дворе лил дождь и время было обеденное. Зато и я, без церемонии, надев фуражку, поручил помещице снести мой портфель к экипажу. Когда я сидел уже в фаэтоне, на крыльце дома появилась барышня, вероятно дочь помещицы, в красном платьице и желтом платке на голове. Заметив, что я смотрю на нее, барышня не замедлила поскорее раскрыть платок и показать прехорошенькое свежее личико.
Деревня Цыбулевка. Помещика генерала Шев-ча. Привал и ночлег. Вечер провел в составлении той-же программы. Генерал был очень любезен и гостеприимен.
На другой день утром показал мне великолепно отделанный новый дом свой и винокуренный завод. На здании красуется вызолоченный герб владельца, перед которым проезжающие мужики снимают шапки и крестятся, принимая его за икону. Вообще вид всего имения весьма утешительный, особенно после имений в роде — помещицы Д-й.
Погода становилась все хуже и хуже; грязь невылазная. В ближайшей деревне я принужден был припречь еще пару лошадей. Проехав не более полу-версты, приходилось останавливаться и очищать колеса от налипшей грязи, достигавшей крыльев фаэтона. Импровизированный форейтор, по ремеслу плотник, уроженец Орловской губернии, потешал нас все время своеобразным понукиванием лошадей. После каждой фразы, незнакомой моим хохлам, кучер и лакей перемигивались и повторяли слова великоросса (кацапа). 0! Живее! Дружина! Эй, невежи! Наконец они громко расхохотались при более выразительном слове, выходящем из дозволенных цензурою. Я, между тем, пользуясь покойным положением при тихой езде по мягкой грязи, чертил разные планы построек и т. п. и таким образом дотащился до 2 пункта и привала — становой квартиры.
Прибыв к дому, я посылаю спросить, есть-ли становой пристав. Человек мой, пробыв там несколько минут, вернулся с ответом, что дом пуст, за исключением одной комнаты, в которой спит какой-то господин, не пожелавший дать удовлетворительного ответа. Отправляюсь сам, пройдя две пустые комнаты, нахожу в третьей, тоже пустой, за исключением одной скамьи и стула, лежащего на скамье господина, а возле него, на стуле, пустой штоф от водки и платье. Сам спящий, весьма тучный и лысый мужчина, с красным лицом, лежал, как новорожденный, прикрывшись ветхим маленьким одеяльцем. Озадаченный моим появлением, он еще более покраснел я никак не мог объяснить мне, кто он и что здесь делает; сказал однако, что становой пристав выбыл из этого стана и потому выехал из дома. После этого заявления загадочный господин натянул одеяльце на голову, забывая о прочих не благородных частях тела. Это было вежливым намеком, что разговор наш должен прекратиться. Пришлось ехать в экономический дом к управляющему. Сам помещик, граф Понятовский, не живет в этом имении. Управляющий, поляк, встретил меня с извинением, что по болезни он вышел ко мне в халате; однако, через несколько времени переоделся в коричневый сюртук и ботфорты. Вся миниатюрная фигурка его, в парике и с закрученными усами, имела претензию на молодечество, претензию, столь обыкновенную в его соотечественниках. Вскоре появилось и семейство управляющего, состоявшее из двух, зрелого возраста, девиц и еще третьеи особы, женскаго пола, которую я по неосторожности принял за жену хозяина и сейчас же получил в ответ холодное замечание, что он вдов, а эта особа — его дальняя родственница и только друг дома. Немало удивило меня весьма порядочное образование, какое получили дочери управляющаго, к стыду многих барышень-помещиц, прозябающих в своих мелкопоместьях. Оказалось, что картинная галлерея живописи, украшавшая одну из комнат, произведение старшей дочери хозяина. Живопись была довольно удачная, особенно для девицы и дочери управляющего, живущего в деревне. Сама девица-художница довольно правильно по-французски объясняла мне содержание картин, затрудняясь однако объяснить почему портрет Императора Александра Николаевича окружен портретами пригожих крестьянских девушек. Чтобы чем нибудь оправдать эту идею, я нашел ее весьма удачною и объясняемую тем, что Император наш — освободитель крестьян от рабства; следовательно крестьянские девушки, окружающие портрет, выражают собою, как бы, благодарность от всего сословия.
По причине темноты, грязной дороги н дальнего переезда я провел ночь у гостеприимного управляющего и выехал на другой день утром, вместе с уездным доктором, прибывшим туда накануне из уездного города для осмотра мертвого тела, неизвестно кому принадлежащего, найденного на дороге, и по обыкновению, в ожидании прибытия врача, разложившегося до неузнаваемости. По случаю тумана и проселочной дороги, только благодаря компасу и плану, дотянулись мы кое-как до третьего и лучшего пункта моего путешествия — имения дяди моего Кар-ча. Здесь я намерен был решительно отдохнуть и дождаться сколько нибудь лучшей погоды для продолжения моих странствований. Ожидания мои были напрасны. Погода, вероятно в угождение бердичевскому календарю, начала оправдывать его предсказания. Дождь лил, как из ведра. Дорога становилась еще хуже. Тогда решился я пригласить письменно к себе соседей и помещиков лично пожаловать или прислать свои программы с ответами, что было бы еще лучше. Понятно, что в подобную погоду большинство предпочло прислать программы и только немногие приехали сами, чтобы заставить депутата порассказать им подробности дела и самим высказать некоторые задушевные мысли по знаменитому вопросу. Между присланными программами с ответами на них, попадались такие оригинальности, которая считаю интересным изложить в подлиннике. Помещик Твардовский, вероятно потомок героя поэмы Мицкевича, известен был в уезде своим необузданным характером. Между прочим, рассказывали, что он высек однажды станового пристава, приехавшего к нему но деду; а какого-то военного доктора, застав с женою своею в интимном положении, усадил связанного в сани и отвез в степь, где и бросил в снегу, предварительно поколов ему живот шпагою. В присланной от него программе я нашел следующее. На вопрос, имеется-ли план и межевая книга — ответ: плана и межевой книги не выслано еще из Херсона, хотя, как видно из дел, деньги за них взысканы 50 лет тому назад. На вопрос: какова ходячая цена десятины земли (в программе была опечатка, вместо ходячая — ходящая). Ответ: ходящих десятин пока не имеется, это будет зависеть от изобретателя. На вопрос: каким промыслом занимаются крестьяне, ответ: преимущественно воровством и пьянством. Насколько развита грамотность? На грамотность обращено особое внимание; в доказательство — 8-летний лакей Степка, который уже свободно читает. Каковы урожаи, качество земли и доходность имения? Урожаи и земля ничего себе, да суслики (овражки) и полиция сильно обижают — все уничтожают. Другая помещица, вдова X-а, оставила все вопросы программы без ответа, а только в конце написала: як громада (общество), так и баба!
Собравшимися помещиками высказано было немало дельного, но еще более бестолковщины. Замечательно, как скоро могут измениться вековые привычки. Предложи кто-нибудь три или четыре года тому назад любому из помещиков отпустить своих крестьян на волю, без выкупа, то его сочли бы умопомешанным.
А теперь это не только никого не удивляет, а напротив, помещики в отчаянии от того, что крепостные их отказываются от получения свободы.
При обсуждении вопроса о количестве семейного надела, необходимого для существования крестьянской семьи, пробуждать потребности такой семьи, говоря об одеянии, предполагались для мальчиков старше 7 лет — суконные штаны. Против этого сильно возражал один закоренелый крепостник, утверждая, что это излишняя роскошь и даже вредно, для здоровья. Ои кричал, повторяя несколько раз: не надо штанов. Штанами дитя только потрет себе тело., не надо!
Как ни приятно было мне гостить у дядюшкии, с которым давно не видался, как ни дурна была погода — а делать нечего, надо продолжать странствования. Хочется поскорее вернуться домой, а чтобы достичь этой обетованной страны, надо еще исколесить вдоль и поперек разные, неприличных названий, урочища и речки, составляющие 1-й стан, с позволения сказать (так было принято говорить в то время), Тираспольского уезда.
26 ноября, вторник. Езда происходит по долине реки Кучургана. К счастию, песчаный грунт дороги позволяет ехать рысью, несмотря на страшную слякоть и неперестающий дождь. Повторяются те-же сцены с мелкопоместными: здесь не добьешся, где дом помещичий, там нет вовсе помещика и неизвестно, где он находится. В больших имениях помещики не живут, уехали в город, да и программы изволили взять с собою; нечего делать — пошел дальше! Добился, наконец, де некоего помещика, хотя и маленького, но сколько-нибудь порядочного. Назначив здесь на завтра сборный пункт и закусив разных солений и маринадов, вредных для моего здоровья, я поехал дальше, к последнему имению по реке Кучургану.
Помещичий дом оказался весьма приличным. Передняя в роде оранжереи. В зале фортепиано. Все это предвещало уже некоторого рода цивилизацию. Но, увы! деревенщина проявилась тут же в виде разложенного на столе гостинной крахмала для сушки. До чего ко всему можно привыкнуть! Глаз хозяйки дома, весьма порядочной и образованной дамы, не замечал, кажется, вовсе в этом отступления от общепринятых приличий. Впрочем я впоследствии воспользовался этим и во время писания программы употребляд крахмал вместо песку для засыпки чернил. Фортепиано также разочаровало меня своими убийственно расстроенными звуками. Настройщик здесь появляется, кажется, одновременно с кометами, а запасных струн вовсе не имеется. Опять привычки. Дочь хозяйки преспокойно разыгрывала на этом инструменте, не замечая страшных диссонансов. Кроме этих мелких недостатков, все прочее было весьма хорошо. Хозяйка, хотя и не молодая, но весьма любезная. Постель прекрасная. Я выспался на славу и утром в благодарность, написав все ответы по программе, уехал обратно, ко вчерашнему помещику, у которого назначил сбор соседеи. Некоторые приехали сами, другие прислали только свои программы. Один помещик, полковник времен императора Николая, стоя на вытяжку, начал рапортовать что-то скороговоркою, но своро зарапортовался и окончил анекдотом своего времени, который я не совсем понял. Вообще он готов был исполнить все, что прикажет начальство. Хозяин высказал много гостеприимности и любезности угостил меня даже в 10 час. утра супом, узнав, что я не переношу соленых закусок. В одном упорствовал любезный хозяин. Это — в нежелании показать нам свою хорошенькую жену. Всякий раз, когда растворялась немного дверь из соседней комнаты, он опрометью бросался затворять ее. Этим посещением оковчилась поездка моя по р. Кучургану. Переночевав у дяди, на следующее утро отправляюсь далее в путь.
За Кучурганом следует урочище Свиная балка. Название весьма неприличное и вовсе не подходящее к ее обитателям, называемым Свинобалкскими. Напротив того, в Свиной балке я посетил два помещичьих дома из лучших. В первом из них, генерала Ги-е, я очень приятно провел время в обществе двух сестер, прехорошеньких и молодых девиц, и их почтенной матушки. Одна из сестер, девица 16 лет, с белыми как лен волосами и таким же личиком, напоминала собою напудренных красавиц времен Людовика XIV, какие встречаются в кипсеках. Здесь фортепиано оказалось уже не расстроенным. В следующем доме тоже застал только дам, а потому сам написал им программу, и затем поехал ночевать к моему знакомому, управляющему графа П-го.
Следующии день приезжаю в знакомую уже деревню генерала Ш-ча. Здесь я назначил сборный пункт для мелкопоместных владельцев села Бр-и. Самому отыскивать дома их было почти невозможно, поэтому я, по совету исправника, послал за сотским, простым мужиком, и приказал обойти всех помещиков и пригласить их явиться ко мне в дер. Цыб-ку. Сотский в точности исполнил мое приказание и привел целую команду помещиков дворян: кто в повозке, кто верхом, остальные пешком. Жалкий вид представляли эти бедные люди, обремененные званием дворян — помещиков. Наружностью они почти не отличались от своих крепостных, и при том многие оказались не трезвого поведения. Сидя в кабаке, за столом, рядом со своими подданными, они тщетно старались убедить их в свое преимуществе. Мужики отвечают: “Беда нам от вас, панов; уже через час и места за столом в кабаке не добьемся”. Явились ко мне эти господа, как к начальнику, стоя на вытяжку, и никто не согласился сесть, не смотря на мое приглашение. Замечательно, что эти бедняки без всякого сожаления расстаются со своим крепостным правом и ценят усадьбы своих крестьян несравненно дешевле, чем богатые помещики. Каково было положение этих мелкопоместных дворян, можно судить из следующего, слышанного мною здесь, рассказа.
Мелкопоместные дворяне, ничем почти не отличаясь от своих крепостных отбывали вместе с ними и натуральные повинности. Однажды, по случаю перехода войск, потребовалось исправление плотины, для чего исправником был сделан наряд из села Бр-и. Исправник, приехав на место работ, обратил внимание на леность одного из рабочих и выругал его нецензурными словами. Рабочий обиделся и ответил тем же. Тогда исправник, долго не размышляя, приказал другим рабочим тут же разложить его на земле и влепил ему 25 ударов плетью. По окончании этой операции, рабочий, приводя в порядок свой туалет, заявил исправнику, что он дворянин, а потому за такой поступок противозаконный подает на него, исправника, жалобу. Тогда только исправник спохватился, что сделал глупость, но уже было поздно; впоследствии, он за этот поступок был отдан под суд.
Приняв все программы и распустив толпу помещиков по домам, я провел вечер в приятной беседе с генералом и соседом по имению Шиш-м, моим лицейским товарищем, по спешившим приехать, чтобы повидаться со мною. Товарищ мой, отставной уланский офицер, обдумывает проект фабрикации крахмала, находя почему-то этот промысел весьма выгодным, особенно ввиду соседства винокуренного завода генерала Ш., которому он может сбывать выгодно остающуюся от крахмала гущу.
От крахмала перешли мы к венгерской кампании (1849 г.). Генерал Ш-ч был одним из главных деятелей и победителем знаменитого венгерского полководца — Бэма. Товарищ мой служил под его командою. Рассказы были очень занимательны и тянулись за полночь. Затем товарищ мой распрощался и поплелся в свою деревушку, запасшись фонарем и проводником.
Утро 30 ноября. Тащусь по мерзлой дороге. Всякая кочка грязи от мороза превратилась в массу кремнистой породы, а потому можно себе вообразить удобство езды по этой почве и положение бедных лошадей, ступающих по этим кочкам. Окружающая картина была весьма оригинальна. Все видимое пространство степи разделилось на две части. Одна половина по правую сторону дороги была покрыта снегом, а другая оставалась черною. Хотя понятно, что дождь и снег не всегда падают повсеместно и есть предельная точка этих осадков, тем не менее, редко случается попасть на эту полосу, оказавшуюся именно по самой дороге, по которой мне пришлось ехать. Налюбовавшись вдоволь этим необыкновенным видом, я спустился с крутой горы и взорам моим представилась долина реки Сред. Куяльник, усеянная деревушками разной величины. По обыкновению, отправляюсь к более крупному владельцу и оттуда посылаю приглашения остальным пожаловать или прислать свои программы для подписи. Операция эта опять производится посредством сотского, а я, в ожидании помещиков или программ без помещиков, стараюсь ознакомиться со всем, меня окружающим, так как оно оказалось весьма оригинально и достойно внимательного наблюдения. Мне уже прежде говорили, что помещик Воробьев, у которого в доме нахожусь в эту минуту, замечательный оригинал и вместе с тем не очень гостеприимен и даже скуп. Г. Воробьев один из крупнейших землевладельцев в околотке, холостяк, 72 лет. Застал я его в первой комнате весьма скромного домика лежащим на жестком диване, в старом халате, подбитом овчиной, в теплых шерстяных чулках до колен и каких-то башмаках или сандалиях, по видимому, не требующих употребления ваксы. Лицо старика довольно правильное и выразительное. Белые, как снег, волосы на лбу подстрижены, а сзади отпущены и вьются по плечам. Усы седые, длинные, военной формы. Убранство комнат самое простое. Лакей в нагольном тулупе, небритый мужик, которого я принял сначала за временно тут случившегося крестьянина, бесцеремонно запускал грязные пальцы в сахарницу и разливал нам чай. Первое впечатление вполне оправдывало ходившие слухи об этом помещике. Поэтому я приготовился к посту и почувствовал даже небывалый аппетит. Мало помалу, однако, первое впечатление стало исчезать, во первых, после приглашения закусить, и во вторых, после обнаружения мною качеств самой закуски, совершенно соответствующей моему желудку, не терпящему яств утонченных пряностями и т.п. На счет горячих напитков мы были одного мнения с хозяином. Тогда я понял, почему проезжающим чинам полиции и других ведомств так не нравятся угощения моего Амфитриона, объявившего мне с первого слова, что горячие напитки не в его системе. Удовлетворив голод и закурив папиросу, я стал внимательно прислушиваться к рассказам старика, которые во время еды служили мне монотонным аккомпанементом. Личность хозяина дома была типичная, достойная изучения; и будь на моем месте Самойлов или Шумский, то наверное столичная публика вскоре восхищалась бы на сцене новым типом в ролях старосветского помещика или дядюшки болтушки. “Ваше имя отчество” спросил старик. “B так, видители Осип Осипович, у каждаго человека есть своя система, так и у меня своя система. Например, вот этот, что приехал сейчас мужчина, преотменный человек, напитков не употребляет и женат на моей крестнице. Был на днях у меня становой пристав X. и говорит, что продает 150 десятин земли с домиком, там же речка и садик хороший. Слово за слово, туда сюда, покупаю я все это у него за три тысячи рублеи, и дарю крестнице моей. Вот моя система. А мужу крестницы говорю: Ты хотя и простой человек, но напиткам не предаешься, а потому не знакомься с соседними помещиками, потому их система другая. А вот эти соседи, мелкопоместные, все почти мои крестники и получают с почты письма и посылки на мое имя. Прочитайте пожалуйста, что пишет этот мальчишка из Москвы к своей матери. Не стесняйтесь, распечатайте, это моя система. А! деньги издержал и еще немного осталось, да это нужно ему на театры и проч. вот видите, система какая. Ну-с, а в этом имении, что видно направо, теперь нет настоящего помещика. И отец его был несвойственный человек, а Костя, который теперь бегает по Одессе зимою в оборванном фраке поверх сюртука и в галошах вместо сапог, продал за копейку такое прекрасное имение! и чорт знает — куда он деньги девал? В карты не играл, напиткам не предавался, а только зачитывался. Видно, переучили его. Система его была такая. Посылает, например, лакея купить какой-либо свойственной зелени или фрукты. Сколько заплатил за огурцы — спрашивает? — По грошу десяток. — Пошел вон, болван, купи по рублю десяток. Приезжает ко мне в другой раз человек покупать зелень и умоляет, чтобы взять за нее подороже, а то барин трескать не захочет. Вот система какая! Под конец, Костя стал совсем несвойственным. Приезжает к нему в гости помещик Кар-ъ. Входит в зал и видит посредине гроб, а в гробу лежит покойник; горят свечи, и дьячок читает псалтырь. Тронутый этим зрелищем Кар-ъ творит крестное знамение и приближается к усопшему. Вдруг из гроба поднимается мертвец — сам Костя, и говорит, как ни в чем не бывало: “Здравствуйте Сергей Дмитрич, как ваше здоровье, садитесь, пожалуйста! Что вам вздумалось, Константин Петрович, Бог с вами — восклицает испуганный соседь. — А чтож, Сергей. Дмитрич, надо приучать себя ко всему, это очень оригинально. Но каков князь Эстергази? Вот утонченный шик. Устроил себе золотые шины на колесах экипажа! Молодецъ! завидую! И еще хохочет бестия — извините за несвойственное выражение. Был еще здесь помещик Буйновский, ну, разумеется и система его была такая” и т. д.
Старичок однако смекнул, что я записываю его слова, и сказалъ: что вы это там записываете? Я отвечал, что пишу заметки по крестьянскому делу. После нескольких часов, проведенных в обществе старого холостяка, я понял его. Старосветскии помещик, враг всяких нововведений и крепких напитков, он сидит безвыездно дома, копит денежки, не обижая однако своих крестьян, а напротив того, в своих либеральных мерах даже по новому вопросу превзошел всех проповедников прогресса и цивилизации — без поместий. Копит денежки старик ке потому, что сребролюбив, а просто находит, по своей системе, несвойственным тратить на предметы незнакомой ему роскоши. Помогать же бедным соседям и в особенности крестникам и крестницам считает делом весьма свойственным. Племянникам-же своим давно уже объявил, что система его — трудиться и приобретать для них и детей их. Вот скряга — по мнению многих, а по моему — человек достойный уважения. Старик рад случаю поболтать и нашел во мне внимательного и терпеливого слушателя; удовольствие встретить правдивого и честного человека становится столь редким, что оно сильнее мелких неудобств и отсутствия комфорта, сопряженных с этим визитом. Сальная свечка догорает. Камердинер в кожухе не заботится о замене ее другою, должно быть система такая; а потому, не желая нарушать домашнего порядка, спешу воспользоваться огарком, раздеваюсь и ложусь спать. В это время явилось человек пять мужиков с дубинами и расположились ночевать на полу в гостиной. Оказалось, что это ежедневный наряд, являющийся для охранения дома помещика и его туго набитого сундучка.
Понедельник 1 декабря. На возвратном пути заехал к описанному уже мною прежде исправнику Поп-му, где должен был застать бумаги, присланные на мое имя. Самого исправника н письмоводителя не застал дома; говорят — прибудут к вечеру. Нечего дедать, остаюсь ждать их. Кончшюсь тем, что они не приехали, и я проскучал в одиночестве половину дня и вечер. Дом помещичий в ожидании господ представляет зрелище весьма неутешительное. Домашняя прислуга и животные, пользуясь совершенною свободою, позволяют себе всякого рода изъявления радости. Шум, хохот, беготня с припрыжкою, везде беспорядок, комнаты не заметены и петоплены, — вот что можно ожидать в доме, приехав в отсутствие господ. Даже мыши, пользуясь этими беспорядками, вели себя весьма дерзко. Как предусмотрительный путешественник, я вожу с собою укротительные орудия для всякого рода животных. Мышеловки н персидский порошок явились из сундука, и мои неприятели вскоре раскаялиеь в своей дерзости. От скуки я настрочил массу бумаг для разных мест и лиц и набросал необходимые заметки к проекту освобождения крестьян в нашем уезде. После ужина только вспомнил я, что в доме есть фортепиано. Спрашиваю у местных властей — можно ли поиграть. Сделайте милость, отвечают власти, обрадованные случаю еще увеличить шум и гам. Так окончил вечер. Благодаря персидскому порошку в мышеловке, я спал очень хорошо, а в 9 часов утра двинулся в путь.
В, доме помещика Ю-го застал я гостей, которые при моем появлении разбежались. Вскоре увидел я все это общество, через полурастворенную дверь, в соседней комнате, вокруг стола, эанятым игрою в лото. Два отрока, еще не сложившиеся, в длиннополых сюртуках, в роде семинаристов, перешептывались с двумя барышнями, а какая-то уродливая дама с большим нахальством старалась привлечь к себе одного из юношей, говоря ему разные комплименты. Юноша, наконец, попал в ловушку и, покинув барышню, стал шептаться с уродливою дамою, беспрестанно краснея от её комплиментов. За обедом я рассмотрел поближе это общество и убедился, что не ошибся в своих наблюдениях. Отроки и барышни только переглядывались, а безобразная дама продолжала мерзословить, не стесняясь моим присутствием, рассказывая пошлые анекдоты и разжигая любопытство привлеченного ею отрока. К этому всему прибавьте прислугу, состоящую и из двух дюжих деревенских девок, в малороссийской неглиже, подававших нам блюда, упираясь без церемонии животами в наши спины, и тогда составится полная картина — милых деревенских порядков. Несмотря на все это, прием хозяина был мне по сердцу, потому что я видел в нем радушие и удовольствие. Насилу уверил я добряка, что не могу оставаться ночевать, имея пред собою в двух верстах несколько деревень, в которых успею еще сегодня побывать.
В следующем имении, к сожалению моему, не застал владельца, моего доброго знакомого, а только жену его, весьма любезную и умную даму. Программы крестьянской мы не отыскали, а потому вечер проведен был в беседе и за фортепиано. На другой день утром приехал я к помещику Ам-му, моему товарищу по гимназии. Юноша в то время обещал много, — но нехорошего и при этом имел весьма посредственное состояние. Теперь нахожу этого юношу в виде богатого и образцового помещика. В имении его оказались все нововведения. Паровой винокуренный завод, всякаго рода земледельческие машины, и даже швейная машина, работающая не только одеяние для прислуги, но н господское платье. Приятель занимается фотографией н воспитывает ручного волка. Одну непростительную глупость совершал предприимчивый помещик, купив недавно и переведши в свое имение крестьян, из Орловской губернии несмотря на возникшую уже мысль об освобождении. Теперь крестьяне эти бунтуют, ходят жаловаться генерал-губернатору, навлекают следствия и т.п. Кажется, в этой спекуляции товарищ мой сильно промахнулся.
Затраченный капитал не успеет дать ожидаемых процентов. Осмотрев все затеи моего старого товарища, я поспешил убраться из имения, чтобы своим присутствием не возбудить каких-нибудь новых выходок со стороны недовольных крестьян.
Подъезжая к имению, начавшемуся на моем плане — помещичьим, я удивлен был неожиданным зрелищем. Вместо бывшей там еще недавно грязной деревушки, взорам моим представилась новая немецкая колония. Сотня домов каменных по обе стороны улицы ограждены заборами и при них начаты сады и огороды; колодезь почти у каждого двора. Эта метаморфоза заставила меня призадуматься. Человек подозрительного характера усмотрел-бы какой-то заговор в этом странном распространении немецких колоний в нашем крае. Ежегодно колонисты покупают помещичьи земли, платят за них самые дорогие цены и как-бы волшебством созидают благоустроенные колонии — в роде городков. Прн таком ходе вещей, когда-нибудь весь край заселен будет немцами — и дай Бог, чтобы они всегда держали себя так же смирно как в настоящее время.
Посетив несколько помещичьих имений, к вечеру добрался я до деревни Лю-и, предполагая здесь переночевать. Незнакомый мне помещик Т-iй встретил меня радушием и с вежливостью паркетного человека. Незамедлило явиться и семейство, по-видимому без всяких особых туалетных приготовлекий, — весьма редкии случай в деревенской жизни. Две девицы очень красивые и с хорошим образованием, бойко вмешивались в общий разговор по разнородным предметам. Семейство, видимо не имея часто случая показать свои таланты и высказаться, засыпало меня вопросами, перебивая друг друга. Не замедлил явиться и гость молодой сосед. Тогда разговор еще более оживился и начались музыкальные испытания. Сестры старались перещеголять друг друга. Дошла очередь и до меня. После нескольких пропетых романсов, я получил похвалу и приглашение погостить подольше. На это я объяснил почтенному семейству, что путешествую не для удовольствия, а по службе общественной; притом спешу покончить дела, чтобы поскорее вернуться домой к жене и детям. После этого заявления барышни не настаивали более, чтобы я оставался. Пособив помещику составить ответы на программу, мы, отправились спать, а утром я выехал к соседу за 5 верст.
4 декабря. Приехал к бывшему исправнику Ск-у. К удивлению, застал в доме кучу гостей, помещиков-соседей, к которым я должен также заехать. Этот сюрприз избавлял меня от труда посещать каждого из них отдельно, чему я весьма обрадовался. Но все же не мог объяснить себе этого сюрприза, вовсе не предполагая, чтобы он был устроен собственно для меня. Обращаюсь к хозяину с вопросом, что означает означает этот съезд, столь для меня приятный и полезный. “А, вот, сегодня моя жена именинница” (Варвара), отвечал хозяин, указывая на молодую даму в голубом платье. Г-н C-в, уже пожилой человек и вдовец, недавно женился во второй раз на молодой и красивой женщине. Разумеется, я поспешил поздравить именинницу и извиниться, что пожаловал незваным гостем и в дорожном костюме. Хотя, по случаю траура в доме (смерти первой жены), танцев не было, несмотря на это, общеетво веселилось вдоволь. Играя на фортепиано, на биллиарде и на зеленых столиках. Маменьки с нетерпением ожидали очереди для своих дочек, чтобы выказать их музыкальные таланты, и с завистью смотрели на успех других. Главным судьёю был я, как человек, по их мнению, светский и отчасти музыкант. В этой роли я должен был нарисовать разнообразные выражения для похвалы каждому субъекту, не обижая достоинств другого; роль довольно трудная. В свою очередь, я сыграл несколько полек и спел несколько модных романсов. Публика осталась весьма довольна, а юноши-провинциалы, принимая слова романсов на свой счет, выразительно поглядывали иа барышень и покручивали усы. Нужно отдать справедливость барышням в том, что они были очень хорошенькие и представляли собою прекрасный цветничек, хотя несколько в китайском вкусе. В особенности одна блондинка, 16 лет, была очень интересна и оказалась моей кузиной по духовному разсчету, т. е. крестницею моей матушки. Кузину эту я тотчас взял под свое покровительство и дал понять как ей, так и ухаживавшим за нею кавалерам, что многия, по их мнению, любезности (пожимание ручек) и шуточки с неприличными намеками не могут быть допускаемы в порядочном обществе. Барышни тотчас же поняли справедливость моих замечаний и переменили свое обращение с кавалерами; зато кавалеры сильно рассердились на меня, говоря, что я в один час испортил все дела их и теперь барышни смотрят на них другими глазами. В промежутках увеселений, я успел переговорить с помещиками относительно программы и передал им все, что было мне известно по настоящему делу. Всякому ездившему на именины к нашим помещикам известно, как проводят время в подобных оказиях. Явства следовали одни за другими до поздней ночи; и когда деревенский этикет не нашел более ничего, чтобы подать на стол — публика стала разъезжаться, а я остался ночевать, не имея желания пуститься в дорогу в метель и потом переночевать где-нибудь под стогом сена в степи. Пожелав хозяевам спокойной ночи, я отправился в указанную комнату, где нашел готовую постель со всем необходимым и, заперев двери, приступил к раздеванию. Едва успел я снять сюртук и завести часы, как услышал весьма явственно говор женских голосов. Убедившись, что двери все заперты и стены капитальные, я не мог себе объяснить, откуда слышен был так явственно этот говор. Но так как речь шла о хозяйственных и кухонных распоряжениях, из чего я заключил, что говорит ключница или экономка, то, не интересуясь этими подробностями, перестал слушать и начал молиться. Через несколько минут, другой женский голос отозвался и начал критиковать гостей, причем беспрестанно повторял мою фамилию. Тут уже никак нельзя было продолжать молиться. Я поскорее перекрестился и приготовился закашлять, чтобы этим дать знать соседкам о своем присутствии. Но уже было поздно! Второй голос, кажется, хозяйки дома, успел высказать столько, что мне совестно было сконфузить ее, подавши вид, что слышу весь разговор. Поневоле, я должен был выслушать разные сплетни на счет всех соседей и соседок, а также кое-что и на свою долю. Начал я внимательно всматриваться, по каким акустическим правилам звуки доходили до меня так ясно. Обошел на цыпочках всю комнату и, наконец, подняв голову вверх, заметил, что над печью, разделявшею две комнаты, было пустое пространотво в аршин вышины и, следовательно, оттуда слышен был разговор из соседней комнаты. Поблагодарив судьбу за то, что я был один в своей комнате, а то иначе мог бы и сам попастъся впросак, как мои соседки, я мысленно выбранил хозяина за такую неосторожность в архитектурном отношении и старался без шума улечься в кровать. Даже свечу задуть было опасно, до того явственно слышен был малейший шелест. Поэтому, я решился потушить свечку пальцами. Но увы! Когда светлый круг на потолке соседней комнаты, уже темной, исчез после потушения моей свечки, соседки догадались в чем дело. Тогда я услышал поддельный шепот, свидетельствовавший об ужасе, обуявшем неосторожных болтушек.
На другое утро предстали они пред мною, как пред грозным судьею, ожидая замечаний и насмешек. Частью из вежливости, а частью из сожаления, я удержался от всяких намеков на ночные разговоры, оставив бедных жертв случая только в сомнении.
В следующем доме я рассказал этот случай, собственно для того, чтобы предупредить хозяина дома на будущее время. Не смотря на все расспросы любопытных, в особенности дам, о том, что говорилось, я воздержался решительно от передачи сплетен, которые могли-бы перессорить половину уезда. Покончив дела по тому-же крестьянскому вопросу, я перед вечером выехал в последний пункт моей поездки. Стало вечереть и пустился снег. Сильный северный ветер стал заметать дорогу, недавно еще пробитую по выпавшему снегу, и наконец, совершенно закрыл ее. Стемнело окончательно, и двигаясь шагом, я руководствовался компасом, освещая его огнем сигары. Через некоторое время метель приутихла и показался какой-то след, вроде дорожки, по которой мы пустились ехать, предполагая, что она приведет к какому-нибудь жилью. Лошади остановились перед каким-то рвом, и оказалось, что мы подъехали к степному току, ва котором остался неубраниый стог старой соломы. Я вышел из экипажа, чтобы лично убедиться в чем дело, и пройдя несколько шагов по рву, вернулся, сел в экипаж и, уже руководствуясь компасом, добился наконец соседней деревушки, — которая оказалась принадлежащей моим старым знакомым — Яс-б-м. Здесь застал я всю семью, состоящую из старика-отца, жены его и двух прехорошеньких дочек, из коих одна моя крестная кузина, о которой я говорил уже, описывая именины у Г. Со-ва. Все это общество приготовилось садиться за ужин. Недоставало еще племянницы и друга дома, известного под именем пана Леона, отправившегося на охоту — в заседку на волков. Спустя некоторое время, явился и пан Леон. На расспросы об охоте он рассказал, что сидя под стогом старой соломы он ждал прихода волков к выставленной падали. И действительно, один волк показался на канаве и хотя он прицелился в него, но в виду дальнего расстояния, не выстрелил, поджидая, чтобы волк подошел поближе. Вдруг зазвенел колокольчик, вероятно проехал становой — и волк удалился. Оказалось, что пан Леон меня принял за волка и что я рисковал быть подстреленным. На другой день вся семья должна была отправиться опять к бывшему исправнику Сок-ву, на именины сына — Николая, но продолжавшаяся метель удержала всех дома. К обеду приехал сосед, молодой человек, тоже Николай Гоф-н и в честь его был подан пирог. Барышни хорошо играли на фортепиано, а пан Леон тотчас же подхватывал на скрипице, причем старик, тоже музыкант, постоянно конфузил его, повторяя: — Леон, фалшуешь!
Не смотря на приятное общество и гостеприимство хозяев, а также на продолжавшуюся метель, я пустился в дорогу по нашим степям, надеюсь на Всевышнего, чтобы с помощью компаса добраться как-нибудь домой к ночи. Оставалось проехать всего 15 верст. Но кто ездил по нашим степямь в страшную метель, тот поймет всю дерзость моего поступка. Острый северный ветер залеплял снегом глаза кучеру и лошадям. Дорога делалась все менее и менее заметною. Наконец, подъехав к этому месту, где она расходилась в разные стороны, я принужден был остановиться и серьезно подумать о предстоящей опасности провести ночь в степи при усиливающемся ветре и морозе. К счастью послышался лай собак и двигаясь по этому направлению, мы наткнулись на корчму на моей-же степи. Здесь я взял двух верховых проводников, которые, однако вскоре сами сбились с дороги и неизвестно куда делись. Только руководствуясь компасом я дотащился к свету к своему имению и, благодаря Всевышнего, благополучно окончил свою миссию по работам приготовительным. Теперь предстоит отправиться в губернский город Херсон и там в комитете вырабатывать основы для введения крестьянской реформы в нашей губернии.
О. Ч-чь.
Дозв. цензурою. Одесса, 20 Января 1890 г. — Тип. «Пчелки»
Куркули Тирасполь 